Поиск по творчеству и критике
Cлово "VOI"
Входимость: 2. Размер: 8кб.
Входимость: 2. Размер: 43кб.
Входимость: 2. Размер: 88кб.
Входимость: 1. Размер: 102кб.
Входимость: 1. Размер: 40кб.
Входимость: 1. Размер: 39кб.
Входимость: 1. Размер: 103кб.
Входимость: 1. Размер: 46кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 2. Размер: 8кб.
Часть текста: 68. Vichy. Письмо твое пришло, и я, как разумеется, отвечаю тотчас. Обдумай, саго mio, сам все pro и contra, я тебе скажу мое мнение — но искренно, как друга и сына, уверяю, что не рассержусь, если ты найдешь, что иной путь лучше. Итак — по-моему, надобно бросить этой свинье отставку в рожу — он вас доймет всех, а потому лучше предупредить. Если это Parlatore — то напиши ему dignifide[116], гордо, но не грубо свирепое письмо — и брось службу. Видно (чего, впрочем, я и ждал), в Италии нет общественного мнения. Далее — что делать? — Отсутствие правильного места ведет к пустой и бесконтрольной жизни. Если ты можешь правильно провести в работе семестр в Берлине — это всего лучше для начала. В продолжение этого времени — слушай и храни это в тайне — постарайся узнать, можно ли тебе съездить в Россию; говорят, т. е. Карл Фогт мне говорил, что русский посол (кажется, Убри или что-то такое) в Берлине — порядочный человек. Поди к нему просто и скажи, кто ты, скажи, что политикой не занимаешься и хотел бы взглянуть на Россию, даже поискать там кафедры или занятья. Если ты сделаешь это быстро и если тебя обнадежили бы в легости визы, приезжай ко мне для изустных переговоров и советов. Химик — Алекс<ей> Алекс<андрович> — умер. Егор Ив<анович> спрашивает с участием о тебе и желает писем от меня и Таты. Твой приезд был бы очень важен — да, сверх того, ты мог бы узнать о положении костромского именья — все это я тебе расскажу изустно. Приехать в cas échéant[117] — прошу одного, а Терез<ину> оставить в Берлине....
Входимость: 2. Размер: 43кб.
Часть текста: che resulta dal timore, era tale che ogni uomo che osasse (e fra quelli era io) dire una parola a favore di quel Golia del Nord, trovava un David inesorabile fra gl'inglesi o fra i tedeschi, colla fionda in pugno. Si sapeva che la libertà e la civiltà erano naturalmente colà ove era il Bonaparte, e che quella crociata islamico-cattolico-protestante contro la czarodoxia cominciava l'èra della fratellanza dei popoli, della Germania libera, di Waterloo cancellato coll'opera degli stessi inglesi. Cosi pensava il volgo; ma è d'uopo dire che gli uomini gravi guardavano con occhio triste quella leggerezza di vecchio rimbambito, e cercavano di conoscere meglio quell'ignoto potere che vigoroso combatteva contro i suoi nemici collegati. La miglior prova ch'io possa produrre di tale asserzione, è la mia stessa esperienza. Non dimenticherò mai la premura affettuosa con cui voi, ed alrti uomini illustri come Victor Hugo, Michelet. Proudhon, Louis-Blanc mi deste la mano nel 1855 e m'incoraggiaste quando io cominciai la mia Rivista russa, «La Stella Polare» a Londra. A voi tutti pareva affatto ragionevole che un russo, sfidato nemico dell'assolutismo di S. Pietroburgo, fosse al tempo stesso sincero amico del suo popolo. Credo che dopo la guerra...
Входимость: 2. Размер: 88кб.
Часть текста: и хоть немного исправимся от того безмерного легкомыслия, от той поразительной ветрености, при которой на нас не действуют никакие уроки жизни и наставления истории, при которой мы сегодня забываем то, что делали и думали вчера, и вечно остаемся под одними и теми же дурными влияниями, вечно обезьянничаем, вечно умеем только одно -- плыть, куда нас потянет ветер минуты. Восстановить значение литературной деятельности Герцена необходимо. После его смерти возможно и необходимо стать, наконец, в правильные отношения к нему, как к писателю. Можно смело сказать, что до сих пор мысли Герцена, его философские и исторические взгляды совершенно неизвестны нашим читателям, и в этом виноваты не правительственные запрещения, не малое распространение его сочинений, а виноват сам Герцен, виновато странное настроение нашей публики. До отъезда за границу немногие могли ценить и понимать Герцена; когда же началась его заграничная деятельность (в самом конце царствования Николая), тогда он вдруг приобрел огромную популярность. Но его читали и любили только вследствие того, что все, что он ни писал, было густо приправлено, так сказать, революционным перцем. По причине этого перца все его писания поглощались с жадностью, но, вместе с тем, никто и внимания не обращал на настоящий вкус взглядов и мыслей Герцена. Чудеса остроумия и глубокомыслия, проблески необычайной зоркости и меткости пропадали даром, никого не поражая, не оставляя никакого плодотворного впечатления, потому что вся жадность была обращена на приправу, а не на самое кушанье. Таким образом, Герцен имел величайший успех, и вместе с тем, никто не разделял его мнений, никто не обдумывал его взглядов. Лучшая его книга "С того берега" прошла бесследно для умов, хотя была затаскана и истрепана руками бесчисленных почитателей. Впоследствии та же история...
Входимость: 1. Размер: 102кб.
Часть текста: меня милостыни. Дня через два я опять его встретил, а потом еще и еще. Наконец я вступил с ним в разговор. Он говорил ломаным англо-испанским языком, но понять смысл его слов было не трудно. – Вы молоды, – сказал я ему, – крепки, что же вы не ищете работы? – Никто не дает. – Отчего? – Нет никого знакомого, кто бы поручился. – Да вы откуда? – С корабля. – С какого? – С испанского. Меня капитан очень бил, я и ушел. – Что вы делали на корабле? – Все: платье чистил, посуду мыл, каюты прибирал. – Что же вы намерены делать? – Не знаю. – Да ведь вы умрете с холода и голода, по крайней мере наверно схватите лихорадку. – Что же мне делать? – говорил негр с отчаянием, глядя на меня и дрожа всем телом от холода. «Ну, – подумал я, – была не была, не первая глупость в жизни». – Идите со мной; я вам дам угол и платье, вы будете чистить у меня комнаты, топить камины и останетесь сколько хотите, если будете вести себя порядком и тихо. Se no – no [522] . Негр запрыгал от радости. В неделю он потолстел и весело работал за четырех. Так прожил он с полгода; потом, как-то вечером, явился перед моей дверью, постоял молча и потом сказал мне: – Я к вам пришел проститься. – Как так? – Теперь довольно , я пойду. – Вас кто-нибудь обидел? – Помилуйте, я всеми доволен. – Так куда же вы? – На какой-нибудь корабль. – Зачем? – Очень соскучился, не могу; я сделаю беду, если ...
Входимость: 1. Размер: 40кб.
Часть текста: может жить. Между тем всеобщее примирение в сфере мышления провозгласилось миру наукой. И жаждавшие примирения раздвоились: одни не верят науке, не хотят ею заняться, не хотят обследовать, почему она так говорит, не хотят идти ее трудным путем; «наболевшие души наши, – говорят они, – требуют утешений, а наука на горячие, просьбы о хлебе подает камни, на вопль и стон растерзанного сердца, на его плач, молящий об участии, – предлагает холодный разум и общие формулы; в логической неприступности своей она равно не удовлетворяет ни практических людей, ни мистиков. Она намеренно говорит языком неудобопонятным, чтоб за лесом схоластики скрыть сухость основных мыслей – elle n'a pas d'entrailles [1] ». Другие , совсем напротив, нашли внешнее примирение и ответ всему каким-то незаконным процессом, усвоивая себе букву науки и не касаясь до живого духа ее. Они до того поверхностны, что им кажется все ужасно легким, на всякий вопрос они знают разрешение; когда слушаешь их, то кажется, что науке больше ничего не осталось делать. У них свой алькоран, они верят в него и цитируют места, как последнее доказательство. Эти мухаммедане в науке чрезвычайно вредят ее успехам. Генрих IV говаривал: «Лишь бы провидение меня защитило от друзей, а с врагами я сам справлюсь»; такие друзья науки, смешиваемые с самой наукой, оправдывают ненависть врагов ее, – и наука остается в малом числе избранных. Но хотя бы она была в одном человеке, она – факт, великое событие не в возможности, а в действительности; отрицать событие нельзя. Такого...
Входимость: 1. Размер: 39кб.
Часть текста: Первый раз я видел его в квиринальской капелле, где он служил. Его окружали все кардиналы, находившиеся налицо в Риме, – что это за веющие несчастием лица, напоминающие инквизицию и аутодафе! Как ясно выражалась в каждой черте, в каждом движении этих бессемейных стариков жизнь, проведенная в двоедушии и домогательствах, ненависть ко всему свободному, властолюбие, зависть, готовность мести, отсутствие всего человеческого, теплого. Каждый в свою очередь подходил к папе, кланялся ему с коленопреклонением, он каждого накрывал руками; и в том числе был Ламбрускини, с видом старого шакала; я ждал, что он укусит св. отца, но они расцеловались преспокойно. Во второй раз я видел св. отца во всем блеске понтификата в церкви Santa Maria Maggiore, где он прогуливался nella sedia gestatoria [102] , –это было гораздо смешнее Квиринала. Пия IX носили по церкви в креслах, под разноцветными опахалами. Этот индейский вид совсем не шел к нему. В церкви была жара страшная, папу закачало, как на лодке, и он, бледный от приближавшейся морской болезни, с закрытыми глазами благословлял направо и налево. По дороге стояли с обеих сторон солдаты, красная guardia nobile [103] и пестрые svizzeri [104] , в средневековой одежде. Офицеры командовали при приближении кортежа «Ar-mi!» [105] , и ружья брякали на караул середь церкви; офицеры командовали «Ginocchio!» [106] , и солдаты становились по темпам на колени. Я не могу привыкнуть к военной обстановке предметов по преимуществу мирных – ружья, мечи, штыки, сабли, кивера, пики и шлемы оскорбляют в церкви; прибавьте к этому неприятное кастратское пение, толпу откормленных монсиньоров, сытых каноников, переваливающихся с какою-то отвратительной фамильярностью с ноги на ногу, рядом с сухими и желтыми иезуитами и полудикими монахами из дальних монастырей, и вы поймете, каково должно быть впечатление. Странная вещь! Католицизм, умевший создать такие храмы,...
Входимость: 1. Размер: 103кб.
Часть текста: странными. У нас была одна любовь, но не-одинакая… И мы. как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны в то время, как сердце билось одно.. «Колокол», лист 90 (На смерть К. С. Аксакова). I Рядом с нашим кругом были наши противники, nos amis les ennemis [76] , или, вернее, nos ennemis les amis [77] – московские славянофилы. Борьба между нами давно кончилась, и мы протянули друг другу руки; но в начале сороковых годов мы должны были встретиться враждебно – этого требовала последовательность нашим началам. Мы могли бы не ссориться из-за их детского поклонения детскому периоду нашей истории; но, принимая за серьезное их православие, но, видя их церковную нетерпимость в обе стороны, – в сторону науки и в сторону раскола, – мы должны были враждебно стать против них. Мы видели в их учении новый елей, помазывающий царя, новую цепь, налагаемую на мысль, новое подчинение совести раболепной византийской церкви. На славянофилах лежит грех, что мы долго не понимали ни народа русского, ни его истории; их иконописные идеалы и дым ладана мешали нам разглядеть народный быт и основы сельской жизни. Православие славянофилов, их исторический патриотизм и преувеличенное, раздражительное чувство народности были вызваны крайностями в другую сторону. Важность их воззрения, его истина и существенная часть вовсе не в православии и не в исключительной народности, а в тех стихиях русской жизни, которые они открыли под удобрением искусственной цивилизации. Идея народности, сама по себе, – идея консервативная, выгораживание своих прав, противуположение себя другому; в ней есть и юдаическое понятие о превосходстве племени, и аристократические притязания на чистоту крови и на майорат. Народность как знамя, как боевой крик только тогда окружается революционной ореолой, когда...
Входимость: 1. Размер: 46кб.
Часть текста: это не русский Новый год; между тем Piazza del Popolo покрывалась народом, и зажженные torci, невесело потрескивая и дымясь, зажигались там и сям. Чичероваккио вел римский народ поздравить св. отца с Новым годом, прокричать ему «evviva» – так, как ему одному кричат, и в то же время напомнить ему, что римляне ждут в этом году исполнения тех важных упований своих, на которые он дозволил надеяться – но которые слабо исполнены консультой и всем прочим. – Савелли, губернатор римский, открытый враг всякого прогресса, отправился к Пию девятому и уверил его, что мятежная и опасная толпа народа собирается ночью посетить его на Monte Cavallo с разными нелепыми требованиями. Папа испугался. Созвали чивику, поставили под ружья полки гренадеров. Между тем в одиннадцать вечером, по дождю и грязи, спокойно и стройно двинулся народ с криком «Viva Pio nono!» и с полным энтузиазмом к нему, – с энтузиазмом, который ему было суждено видеть и слышать только еще один раз, как мы увидим. Народ пришел к Квириналу и звал папу на балкон поздравить с Новым годом. Папа не вышел и выслал сказать, чтоб народ разошелся. Отношения любви и доверия, образовавшиеся между народом и папой, избаловали народ – они несколько раз вместе плакали, вместе радовались. – Народ, измокнувший, стоя в грязи, не ждал такого приема, он еще сильнее стал требовать появления папы на балконе – тогда св. отец выслал им сказать, что если они не разойдутся, то он велит войску их разогнать. – С тем вместе губернатор пояснил, что оно готово и что чивика под ружьем. Если б Григорий XVI дал залп или велел бы пустить ядро вдоль по Корсо во время moccoletti – это не удивило бы, не оскорбило бы так глубоко, как ответ Пия. Оглушенные, изумленные ответом – они...