Поиск по творчеству и критике
Cлова начинающиеся на букву "О"

1. Отеческий совет

Входимость: 1. Размер: 12кб.

Часть текста: Halte-là![35] Из уважения к человеческому смыслу, князь Горчаков, уймите «Journal de St. -Pétersbourg»; он воображает, что на него нет ценсуры, так и можно городить всякий вздор. Для того, чтоб дурачить Европу, как она ни плоха, все же надобно гораздо больше ума, чем у ваших чиновников по статейным поручениям. Во-первых, самая задача невозможна. Представить мерзости, наделанные в Варшаве, актом любви, милосердия и мудрости никак нельзя; ложь имеет свои границы. Есть случаи, в которых людям и правительствам приходится или каяться, или молчать. Может, простят, может, позабудут!.. Тактика Робер-Макера, говорящего: «C'est vrai, j'ai eu tort envers lui, mais je lui ai pardonné»[36], только раздражает и увеличивает ненависть. Варшавское дело очень просто. Пока не было достаточно войска, ваше правительство, любящее драпироваться в либерализм, прикинулось ручным и кротким, хотело поиграть в великодушие, обещало уступки, ничего не поправляющие, и осталось бы при своем венке из самых ярких цветов махрового прогресса — если б удалось поляков надуть. Пока не знали, удастся это или нет, царь уступал И собирал полки... Поляки не приняли ваши «пузыри за фонари» — «А, так вы так-то, вы — того?» — и русский генерал, генерал-дантист, генерал, вколачивающий в гроб не неприятельских, а своих солдат, вскочил с готовым кулаком и с вопросом: «Кого бить?» Он дремал только от либерального угара; это один из элементов петербургского правительства — элемент Петра I и Николая I, Салтычихи и Аракчеева, татарина и немца, нагайки и...

2. Былое и думы. Старые письма (дополнение к "Былому и думам")

Входимость: 2. Размер: 102кб.

Часть текста: смотрел на письма людей, которых видал в молодости, которых любил не зная, по рассказам, по их сочинениям – и которых больше нет. Недавно я испытал это еще раз, читая письма Карамзина в «Атенее» и Пушкина в «Библиографических записках». Дни целые они были у меня перед глазами, и не только они, но тогдашнее время, вся их обстановка, как я ее помнил, как я ее читал, воскресла с ними – вместе с 1812 г. и 1825 – император Александр, книги, костюмы. Как сухие листы, перезимовавшие под снегом, письма напоминают другое лето, его зной, его теплые ночи, и то, что оно ушло на веки веков, по ним догадываешься о ветвистом дубе, с которого их сорвал ветер, но он не шумит над головой и не давит всей своей силой, как давит в книге. Случайное содержание писем, их легкая непринужденность, их будничные заботы сближают нас с писавшим. Жаль, что не много писем уцелело у меня. Моя жизнь прибивала меня к разным берегам, к разным слоям, я с многими входил в сношения, но три полицейских нашествия: одно в Москве и два в Париже, отучили меня от хранения всякого рода писем. Уезжая в 1852 из Италии и думая пробраться через смирительную империю, я сжег много дорогого мне и как бы в вознаграждение получил в Лондоне несколько пачек писем, оставленных мною в Москве. С 1825 года события несущейся истории начинают зацеплять больше и больше и наконец совсем...

3. "Записки" И. В. Лопухина

Входимость: 1. Размер: 15кб.

Часть текста: все знают, о которых все говорят — в гостиных и передних, во дворце и на рынке.[142] С другой — оно открыто лжет в официальных рассказах и потом заставляет повторять свою ложь в учебниках. Сначала ей никто не верит, но, боясь преследований, никто в этом не признается; потом события забываются, современники умирают, и остается какое-то смутное предание о том, что правительство исказило факт. Отсюда общая уверенность, что правительство всегда говорит неправду, и сомнение в возможности знать истину. Разве целая Россия не была свидетельницей, что в продолжение нескольких лет после 1812 года правительство проклинало французов за сожжение Москвы, а потом то же сожжение стало ставить героизмом русских. Народ, само собою разумеется, не верит не только ни одной победе, ни одной реляции, но он не верит в естественную смерть императора Александра, его жены, цесаревича Константина, Дибича; о том, как отравился Николай, составилась целая легенда. Казалось, что в нашу эпоху ожиданий и упований можно было уповать и на то, что мы, наконец, узнаем историю...

4. Другие редакции. С того берега. После грозы

Входимость: 1. Размер: 26кб.

Часть текста: prenez garde à vous". -- Нет еще, мозг слишком воспален, кровь слишком остра. Время негодования громкого, открытого -- настало, время истории еще не пришло. Сидеть у себя в комнате сложа руки, когда возле льется кровь, когда возле режут, и не иметь возможности ни покинуть город, ни даже выйти из дому -- от этого можно с ума сойти, умереть. Я не умер, но я состарелся, но я слаб, как после тяжкой болезни. Быть свидетелем преступления гораздо мучительнее, нежели участником. Первые дни прошли в каком-то смутном хаосе -- дым, шум, кровь... я помню 26 июня отрывистые, небольшие, правильные залпы, с небольшими расстановками. Мы все взглянули друг на друга -- у всех слезы были на глазах, у всех лица были зеленые. "Ведь это расстреливают",-- сказали мы в один голос и отвернулись друг от друга... Но после бойни, продолжавшейся четверо суток, наступила тишина, мирное осадное положение,-- ни одного экипажа, ни одного гуляющего,-- испуганные жители бродили около жилищ своих, надменная Национальная гвардия стояла у домов, на площадях пушки и кавалерия; ликующие толпы мобили ходили по бульварам с песнями -- дети 16, 17 лет, запачканные кровью, хвастались ею, им выносили вино, на них бросали цветы. Мещанки выбегали из-за прилавков, чтоб приветствовать победителей. Буржуази торжествовала, а угольный дом в предместий св. Антония еще дымился, палатки были разбиты по бульварам, лошади глодали прекрасные деревья Елисейских Полей, везде сено, солома, кирасирские латы, седлы -- в Тюльерийском саду готовили суп за очажком... и этот вид стал меняться, начали мести, сыпать песок, из-под которого кровь все-таки проступала... к Пантеону, разбитому ядрами, не подпускали... движенье появилось на улицах, праздношатающиеся облепили кофейные, буржуа появились на бульварах. -- Тогда только стало уясняться прошедшее. Помните у Байрона описание...

5. Былое и думы. Часть четвертая. Москва, Петербург и Новгород (1840–1847). Глава XXIX. Наши

Входимость: 1. Размер: 61кб.

Часть текста: болезни. С внешней стороны теснил только полицейский надзор; не могу сказать, чтоб он был очень докучлив, но неприятное чувство дамокловой трости, занесенной рукой квартального, очень противно. Новые друзья приняли нас горячо, гораздо лучше, чем два года тому назад. В их главе стоял Грановский – ему принадлежит главное место этого пятилетия. Огарев был почти все время в чужих краях. Грановский заменял его нам, и лучшими минутами того времени мы обязаны ему. Великая сила любви лежала в этой личности. Со многими я был согласнее в мнениях, но с ним я был ближе – там где-то, в глубине души. Грановский и все мы были сильно заняты, все работали и трудились, кто – занимая кафедры в университете, кто – участвуя в обозрениях и журналах, кто – изучая русскую историю; к этому времени относятся начала всего сделанного потом. Мы были уж очень не дети; в 1842 году мне стукнуло тридцать лет; мы слишком хорошо знали, куда нас вела наша деятельность, но шли. Не опрометчиво, но обдуманно продолжали мы наш путь с тем успокоенным, ровным шагом, к которому приучил нас опыт и семейная жизнь. Это не значило, что мы состарелись, нет, мы были в то же время юны, и оттого одни, выходя на университетскую кафедру, другие, печатая статьи или издавая газету, каждый день подвергались аресту, отставке, ссылке. Такого круга людей талантливых, развитых, многосторонних и чистых я не встречал потом нигде, ...